Какая роль Майдана сегодня?
Мы опасаемся выпустить Майдан.
На первый взгляд, какая разница, находиться ли палаткам сегодня, если по 1-му зову, при самой необходимой потребности их можно установить в аналогичном количестве. Неприятность в том, что морально мы до сегодняшнего дня не убеждены — если выпустим, соберем ли вновь.
Майдан убедительно показал мощь штатского целостности, насколько бы торжественно это не звучало. Там, где правительство нерасторопно, технология действует по укатанной схеме, соединение жителей может достичь большего, чем любой гражданин особенно. Несмотря на то что опыт такого общего перемещения в данный момент у нас есть, он был неожиданным — стал для всех хорошим подарком. А циклического опыта доверия друг дружке, убежденности, что при необходимости, соединиться выйти также без проблем, как это было в желании вырвать страну из бездонной пропасти, у нас пока нет. Потому ужасно развестись сегодня. Вдруг это сплоченность было разовым, и послезавтра — вновь любой за себя (другими словами в итоге проигрывают все).
У великолепного североамериканского мудреца и социолога Фрэнсиса Фукуямы есть работа: «Доверие: социальные добродетели и маршрут к благоденствию». (Trust. The Social Virtues and the Creation of Prosperity). В ней он оценивает догадку о том, что как раз доверие, а не финансовые превосходства, стали базой благоденствия богатейших стран мира. В вступлении к книжке Фукуяма сообщает: «Передовые социологи представили «искусство сведения» Токвиля «социальным состоянием». Если думать дееспособность вместе работать на суммарный итог конфигурацией денежных средств, невозможно не признать доверие дорогим финансовым активом, другими словами возможным источником благополучия и устойчивости власти. Некоторые индивиды, работающие сами, слабы. Их мощь неоднократно множится, лишь если они готовы соединиться в огромные компании».
Сам французский дворянин, политик, министр зарубежных дел Франции половины 19 столетия и создатель известной «Демократии в Америке» Алексис де Токвиль, на которого ссылается Фукуяма, оценивает общественно-политическую технологию как надстройку над отличительными чертами публичных отношений в какой-то стране. Разбирая образец североамериканской демократии, он сделал предположение, что базой для образования удачной демократической системы можно полагать, прежде всего, доверие и социальное сотрудничество.
Фрэнсис Фукуяма созвучен с ним, он полагает, что наиболее образованные и удачные страны мира различаются большим уровнем доверия. Это делает их не менее благоприятными, так как жители могут входить в партнерские отношения кроме домашних и федеральных рамок. Как раз в подобных государствах важную роль играют публичные компании, перемещения, кружки и общества. В государствах же, где публичное доверие отсутствует, или слабо развито, соединение жителей под огромным вопросом. А страны стран бывшего союза до сих пор остаются яснейшим образцом стран с большим уровнем социального сомнения. Другими словами штатское сообщество на постсоветском пространстве после 1991 года понадобилось создавать заново, одновременно восстанавливая веру в контракт, сотрудничество и соединение для достижения совместных задач.
На Украине борьба домашнего индивидуализма и социального партнерства проводилась 20 лет с неустойчивым, апатичным результатом. А знаменательная практика и ум приняли собственное, — семья семьей, а действовать вместе украинцы могли всегда. В данном и заключается особенность российского народа, которую в акцент, снова (будто бы грабельки крепко привернуты к полу) не отмечает отечественное руководство. Украинцы владеют знаменательным опытом и памятью штатского соединения. Как каждая основательно депрессивная дееспособность, она вырвалась наружу беспричинно как подарок, когда жизнь оказалась на грани. Это похоже на истории о неожиданно раскрывшихся дарованиях у людей, подвергшихся ошеломляющим, критичным переживаниям. Когда сил контролировать барьеры не остается, из глубины приводится все самое нужное для обороны жизни. Единственная и первостепенная цель любого жизненного создания — вынести все тяготы. А для человека, создания социального, вынести все тяготы — означает соединиться.
И вот, получив 2-й удачный (если первым думать Желтую Переворот 2004 года) и первый так величественный опыт штатского соединения, все мы еще ощущаем зыбучую основу. Как человеку, неожиданно раскрывшему удрученное дарование, нам это представляется чем-нибудь поразительным, а быстротечным, — невольное краткосрочное везение, способное пропасть также неожиданно, как появилось.
Потому мы и держимся за физические останки Майдана, чтобы быть убежденными, что это никуда не денется. Мы намерены в точности понимать, что это далеко не время, не разовая выходка доверия, способное повернуть горы. Мы намерены быть убежденными, что при необходимости послезавтра встретимся вновь. Данная боязливость крайне ясна. Однако она же делает нас слабыми. Она не позволит идти далее до того времени, пока мы не обретем безусловную внешнюю убежденность, что случившееся принадлежит нам по праву, что Майдан — это мы, и данный опыт соединения нельзя повернуть назад, так как он прошел. Заберут ли палатки, разъедутся ли люди по собственным городам и весям, окунемся ли мы в рутину, из которой состоит жизнь, — это все равно, если мы веруем друг дружке. Если мы разрешаем верить друг дружке, соединяться — пускай вначале неловко, лишь пытаться — тогда нам не надо держаться за физические знаки такого доверия. Все, что нам необходимо — ежедневно обучаться решать вопросы совместно, устанавливать совместные штатские цели и соединяться в целую мощь, при необходимости.
Потому, полагаю, даже если Майдан выпустить, он никуда не денется. Майдан — это наш опыт. И с него все лишь стартует.